Лампа

Анна Гин

Больше пяти часов меня не выпускали из аэропорта Бен-Гурион. Мадам, плиз вэйт – это все объяснения, которых я была удостоена.

Вместе со мной у кабинета комиссара по безопасности, собралось человек тридцать таких же подозрительных, видимо, личностей.

Китайцы, эфиопы, казахи. Парень из Беларуси сказал, что стоит под этой странной дверью с утра.

На часах полночь. Не воды, не еды, не возможности выйти.

Хотелось кричать. Я добиралась трое суток, ехала на четырех поездах, прошла десяток проверок, досмотров, паспортных контролей. И весь этот непростой путь я проделала с одной целью – увидеть своего ребенка.

Я больше года не обнимала дочь, пустите меня к ней, товарищ комиссар. Вон же она, совсем близко, за стеной. Осталось сто метров, пустите!

Ничего из этого я не произнесла вслух. Держалась. Молчала. Послушно ждала.

Прибыл рейс из Москвы. Пассажиров чуть ли ни в полном составе отправили к нам, в импровизированное гетто потенциальных преступников. Шумные, выпившие мужчины стали громко травить анекдоты, женщины принялись возмущаться.

Я сидела на стульчике обняв свою желто-голубую сумку с трезубом и слушала их характерный акцент. Тот самый, который последние четырнадцать месяцев попадался только в телефонных перехватах СБУ.
Хотелось бежать.

Неожиданно назвали мое имя, я вошла в небольшой кабинет и через три бессмысленных вопроса комиссар меня отпустил.

Уставшая, голодная, оглушенная перелетом и измучанная ожиданием, я вышла в огромный зал аэропорта.
– Мама!

Перекрикивая сотни чужих голосов, пробираясь сквозь заграждения, опрокидывая чьи-то чемоданы на меня неслась моя девочка с огромным букетом цветов.
– Мама!

Только обняв дочь, я, наконец разрыдалась. Мы плакали громко, без стеснения, без слов. Обо всем. О такой долгой разлуке, о бабушке с дедушкой, с которыми дочь не смогла проститься, о погибших друзьях, о разбитых домах, семьях, судьбах. О мечтах, которые не сбылись..

Будьте вы прокляты, люди, развязавшие и поддерживающие эту войну. Будьте вы прокляты.

П.С. Прямо из аэропорта мы поехали слушать шум моря. Потому, что жизнь продолжается всегда.